Edmund Spenser (Эдмунд Спенсер)

The Shepheardes Calender. Ægloga 5. Maye

Maye.
Ægloga Quinta.

Palinode.       Piers,

IS not thilke the mery moneth of May,
When loue lads masken in fresh aray?
How falles it then, we no merrier bene,
Ylike as others, girt in gawdy greene?
Our bloncket liueryes bene all to sadde,
For thilke same season, when all is ycladd
With pleasaunce: the grownd with grasse, the Wods
With greene leaues, the bushes with bloosming Buds.
Yougthes folke now flocken in euery where,
To gather may bus-kets and smelling brere: 
And home they hasten the postes to dight, 
And all the Kirke pillours eare day light, 
With Hawthorne buds, and swete Eglantine, 
And girlonds of roses and Sopps in wine. 
Such merimake holy Saints doth queme,
But we here sytten as drownd in a dreme. 
  
 
PIERS.

For Younkers Palinode such follies fitte, 
But we tway bene men of elder witt. 
  
 
PALINODE.

Sicker this morrowe, ne lenger agoe, 
I sawe a shole of shepeheardes outgoe, 
With singing, and shouting, and iolly chere: 
Before them yode a lusty Tabrere, 
That to the many a Horne pype playd, 
Whereto they dauncen eche one with his mayd. 
To see those folkes make such iouysaunce, 
Made my heart after the pype to daunce. 
Tho to the greene Wood they speeden hem all, 
To fetchen home May with their musicall: 
And home they bringen in a royall throne, 
Crowned as king: and his Queene attone 
Was Lady Flora, on whom did attend 
A fayre flock of Faeries, and a fresh bend 
Of louely Nymphes. (O that I were there, 
To helpen the Ladyes their Maybush beare) 
Ah Piers, bene not thy teeth on edge, to thinke 
How great sport they gaynen with little swinck.
  
 
PIERS.

Perdie so farre am I from enuie,
That their fondnesse inly I pitie.
Those faytours little regarden their charge, 
While they letting their sheepe runne at large, 
Passen their time, that should be sparely spent, 
In lustihede and wanton meryment. 
Thilke same bene shepeheards for the Deuils stedde, 
That playen while their flockes be vnfedde. 
Well is it seene, theyr sheepe bene not their owne, 
That letten them runne at randon alone. 
But they bene hyred for little pay 
Of other, that caren as little as they, 
What fallen the flocke, so they han the fleece, 
And get all the gayne, paying but a peece. 
I muse, what account both these will make, 
The one for the hire, which he doth take, 
And thother for leauing his Lords tas-ke, 
When [great] Pan account of shepeherdes shall aske. 
  
 
PALINODE.

Sicker now I see thou speakest of spight, 
All for thou lackest somedele their delight. 
I (as I am) had rather be enuied, 
All were it of my foe, then fonly pitied: 
And yet if neede were, pitied would be, 
Rather, then other should scorne at me: 
For pittied is mishappe, that nas remedie, 
But scorned bene dedes of [fond] foolerie. 
What shoulden shepheards other things tend, 
Then sith their God his good does them send, 
Reapen the fruite thereof, that is pleasure, 
The while they here liuen, at ease and leasure? 
For when they bene dead, their good is ygoe, 
They sleepen in rest, well as other moe. 
Tho with them wends, what they spent in cost, 
But what they left behind them, is lost. 
Good is no good, but if it be spend: 
God giueth good for none other end. 
  
 
PIERS.

Ah Palinodie, thou art a worldes childe:
Who touches Pitch mought needes be defilde.
But shepheards (as Algrind vsed to say,)
Mought not liue ylike, as men of the laye:
With them it sits to care for their heire, 
Enaunter their heritage doe impaire:
They must prouide for meanes of maintenaunce,
And to continue their wont countenaunce.
But shepheard must walke another way,
Sike worldly souenance he must foresay.
The sonne of his loines why should he regard 
To leaue enriched with that he hath spard? 
Should not thilke God, that gaue him that good, 
Eke cherish his child, if in his wayes he stood? 
For if he misliue in leudnes and lust, 
Little bootes all the welth and the trust, 
That his father left by inheritaunce: 
All will be soone wasted with misgouernaunce. 
But through this, and other their miscreaunce, 
They maken many a wrong cheuisaunce, 
Heaping vp waues of welth and woe, 
The floddes whereof shall them ouerflowe. 
Sike mens follie I cannot compare  
Better, then to the Apes folish care, 
That is so enamoured of her young one, 
(And yet God wote, such cause hath she none) 
That with her hard hold, and straight embracing, 
She stoppeth the breath of her youngling. 
So often times, when as good is meant, 
Euil ensueth of wrong entent.
     The time was once, and may againe retorne, 
(For ought may happen, that hath bene beforne) 
When shepeheards had none inheritaunce, 
Ne of land, nor fee in sufferaunce: 
But what might arise of the bare sheepe, 
(Were it more or lesse) which they did keepe. 
Well ywis was it with shepheards thoe: 
Nought hauing, nought feared they to forgoe. 
For Pan himselfe was their inheritaunce, 
And little them serued for their mayntenaunce. 
The [shepheards] God so wel them guided, 
That of nought they were vnprouided, 
Butter enough, honye, milke, and whay, 
And their flockes fleeces, them to araye. 
But tract of time, and long prosperitie: 
That nource of vice, this of insolencie, 
Lulled the shepheards in suc securitie, 
That not content with loyal obeysaunce, 
Some gan to gape for greedie gouernaunce, 
And match them selfe with mighty potentates, 
Louers of Lordship and troublers of states: 
Tho gan shepheards swaines to looke a loft, 
And leaue to liue hard, and learne to ligge soft: 
Tho vnder colour of shepeheards, somewhile 
There crept in Wolues, ful of fraude and guile, 
That often deuoured their owne sheepe, 
And often the shepheards, that did hem keepe. 
This was the first sourse of shepheards sorowe, 
That now nill be quitt with baile, nor borrowe.
  
 
PALINODE.

Three things to beare, bene very burdenous, 
But the fourth to forbeare, is outragious. 
Wemen that of Loues longing once lust, 
Hardly forbearen, but haue it they must: 
So when choler is inflamed with rage, 
Wanting reuenge, is hard to asswage: 
And who can counsell a thristie soule, 
With patience to forbeare the offred bowle? 
But of all burdens, that a man can beare, 
Moste is, a fooles talke to beare and to heare. 
I wene the Geaunt has not such a weight, 
That beares on his shoulders the heauens height. 
Thou findest faulte, where nys to be found, 
And buildest strong warke vpon a weake ground: 
Thou raylest on right withouten reason, 
And blamest hem much, for small encheason.
How shoulden shepheardes liue, if not so? 
What? should they pynen in payne and woe? 
Nay sayd I thereto, by my deare borrowe,
If I may rest, I nill liue in sorrowe.
     Sorrowe ne neede be hastened on:
For he will come without calling anone. 
While times enduren of tranqullitie, 
Vsen we freely our felicitie. 
For when approchen the stormie stowres, 
We mought with our shoulders beare of the sharpe showres. 
And sooth to sayne, nought seemeth sike strife, 
That shepheardes so witen ech others life, 
And layen her faults the world beforne, 
The while their foes done eache of hem scorne. 
Let none mislike of that may not be mended: 
So conteck soone by concord mought be ended. 
  
 
PIERS.

Shepheard, I list none accordaunce make 
With shepheard, that does the right way forsake. 
And of the twaine, if choice were to me, 
Had leuer my foe, then my freend he be. 
For what concord han light and darke sam? 
Or what peace has the Lion with the Lambe? 
Such faitors, when their false harts bene hidde, 
Will doe, as did the Foxe by the Kidde. 
  
 
PALINODE.

Now Piers, of felowship, tell vs that saying: 
For the Ladde can keepe both our flocks from straying. 
  
 
PIERS.

Thilke same Kidde (as I can well deuise 
Was too very foolish and vnwise. 
For on a tyme in Sommer season, 
The Gate her dame, that had good reason, 
Yode forth abroade vnto the greene wood, 
To brouze, or play, or what shee thought good. 
But for she had a motherly care 
Of her young sonne, and wit to beware, 
Shee set her youngling before her knee, 
That was both fresh and louely to see, 
And full of fauour, as kidde mought be: 
His Vellet head began to shoot out, 
And his wreathed hornes gan newly sprout: 
The blossomes of lust to bud did beginne, 
And spring forth ranckly vnder his chinne.
     My sonne (quoth she) (and with that gan weepe: 
For carefull thoughts in her heart did creepe) 
God blesse thee poore Orphane, as he mought me, 
And send thee ioy of thy iollitee. 
Thy father (that word she spake with payne: 
For a sigh had nigh rent her heart in twaine) 
Thy father, had he liued this day, 
To see the braunche of his body displaie, 
How would he haue ioyed at this sweete sight? 
But ah false Fortune such ioy did him spight, 
And cutte of hys dayes with vntimely woe, 
Betraying him into the traines of hys foe. 
Now I a waylfull widdowe behight, 
Of my old age haue this one delight, 
To see thee succeede in thy fathers steade, 
And florish in flowres of lusty head. 
For euen so thy father his head vpheld, 
And so his hauty hornes did he weld.
     Tho marking him with melting eyes, 
A thrilling throbbe from her hart did aryse, 
And interrupted all her other speache, 
With some old sorowe, that made a new breache: 
Seemed shee sawe in the younglings face 
The old lineaments of his fathers grace. 
At last her solein silence she broke, 
And gan his newe budded beard to stroke.
     Kiddie (quoth shee) thou kenst the great care, 
I have of thy health and thy welfare, 
Which many wylde beastes liggen in waite, 
For to entrap in thy tender state: 
But most the Foxe, maister of collusion:
For he has voued thy last confusion. 
For thy my Kiddie be ruld by mee, 
And neuer giue trust to his trecheree. 
And if he chaunce come, when I am abroade, 
Sperre the yate fast for feare of fraude: 
Ne for all his worst, nor for his best, 
Open the dore at his request.
     So schooled the Gate her wanton sonne,  
That answerd his mother, all should be done. 
Tho went the pensife Damme out of dore, 
And chaunst to stomble at the threshold flore: 
Her stombling steppe some what her amazed, 
(For such, as signes of ill luck bene dispraised) 
Yet forth shee yode thereat halfe aghast: 
And Kiddie the dore sperred after her fast. 
It was not long, after shee was gone, 
But the false Foxe came to the dore anone: 
Not as a Foxe, for then he had be kend, 
But all as a poore pedlar he did wend, 
Bearing a trusse of tryfles at hys backe, 
As bells, and babes, and glasses in hys packe. 
A Biggen he had got about his brayne, 
For in his headpeace he felt a sore payne. 
His hinder heele was wrapt in a clout, 
For with great cold he had gotte the gout. 
There at the dore he cast me downe hys pack, 
And layd him downe, and groned, Alack, Alack. 
Ah deare Lord, and sweet Saint Charitee,
That some good body woulde once pitie mee.
     Well heard Kiddie al this sore constraint, 
And lenged to know the cause of his complaint: 
Tho creeping close behind the Wickets clinck,
Preuelie he peeped out through a chinck: 
Yet not so preuelie, but the Foxe him spyed: 
For deceitfull meaning is double eyed.
     Ah good young maister (then gan he crye) 
Iesus blesse that sweete face, I espye, 
And keepe your corpse from the carefull stounds,
That in my carrion carcas abounds. 
The Kidd pittying hys heauinesse, 
Asked the cause of his great distresse, 
And also who, and whence that he were. 
Tho he, that had well ycond his lere, 
Thus medled his talke with many a teare, 
Sicke, sicke, alas, and little lack of dead, 
But I be relieued by your beastlyhead.
I am a poore Sheepe, albe my coloure donne: 
For with long traueile I am brent in the sonne. 
And if that my Grandsire me sayd, be true, 
Sicker I am very sybbe to you: 
So be your goodlihead doe not disdayne 
The base kinred of so simple swaine. 
Of mercye and favour then I you pray, 
With your ayd to forstall my neere decay.
     Tho out of his packe a glasse he tooke: 
Wherein while kiddie vnwares did looke, 
He was so enamoured with the newell,
That nought he deemed deare for the iewell. 
Tho opened he the dore, and in came 
The false Foxe, as he were starke lame. 
His tayle he clapt betwixt his legs twayne, 
Lest he should be descried by his trayne.
     Being within, the Kidde made him good glee,
All for the loue of the glasse he did see. 
After his chere the Pedlar can chat, 
And tell many lesings of this, and that: 
And how he could shewe many a fine knack. 
Tho shewed his ware, and opened his packe, 
All saue a bell, which he left behind 
In the bas-ket for the Kidde to fynd. 
Which when the Kidde stooped down to catch, 
He popt him in, and his bas-ket did latch, 
Ne stayed he once, the dore to make fast, 
But ran awaye with him in all hast. 
Home when the doubtful Damme had her hyde, 
She mought see the dore stand open wyde. 
All aghast, lowdly she gan to call 
Her Kidde: but he nould answere at all. 
Tho on the flore she sawe the merchandise, 
Of which her sonne had sette to dere a prise.
What helpe? her Kidde shee knewe well was gone: 
Shee weeped, and wayled, and made great mone.
     Such end had the Kidde, for he nould warned be 
Of craft coloured with simplicitie: 
And such end perdie does all hem remayne, 
That of such false freendship bene fayne.
  
 
PALINODIE.

Truly Piers, thou art beside thy wit, 
Furthest fro the marke, weening it to hit. 
Now I pray thee, lette me thy tale borrowe 
For our sir Iohn, to say to morrowe 
At the Kerke, when it is holliday: 
For well he meanes, but little can say. 
But and if Foxes bene so crafty, as so, 
Much needeth all shepheards hem to know. 


PIERS.

Of their falshode more could I recount.
But now the bright Sunne gynneth to dismount:
And for the deawie night now doth nye,
I hold it best for vs, home to hye.

Palinodes Embleme.

[Pas men apiotos apistei]

Piers his Embleme.

[Tis d' ara piotis apisto]

Пастуший Календарь. Эклога 5. Май

Май
Ægloga Quinta

          П а л и н о д,       П ь е р

Иль не пришел веселый месяц май?
Люби, гуляй, обновкой щеголяй!
Не грех надеть, с юнцами наравне,
Кафтан зеленый и тебе и мне. 
Средь радостной, сияющей весны
Мы в серые досель облачены
Плащи пастушьи! Друг мой, глянь округ:
Листвой покрылся лес, травою – луг,
И молодежь торопится опять
Боярышника белого нарвать –
Чтоб дом родной украсить поскорей,
И церковь: ночью близ ее дверей
Разбрасывают нежный первоцвет,
Покуда не забрезжит первый свет…
Кто радостен – любезен всем святым!
Почто же мы в унынии сидим?


                     П ь е р

Пускай резвятся те, кто помоложе,
А нам уже забавиться негоже.


                 П а л и н о д

А мне случилось нынче поутру
Видать гурьбы пастушеской игру,
Внимать задорным песням поселян. 
Гурьбу возглавил удалой цыган,
Владетель звучной флейты, чей напев
Плясать повел и юношей и дев. 
Что ж, делу – время, и потехе – час:
Я был и сам готов пуститься в пляс!
Все тешились беспечной кутерьмой,
Чтоб ясный Май зазвать к себе домой;
И в гости Май благоволил явиться,
Как некий царь; за ним – его царица,
Богиня Флора; а вослед за ней
Собранье дивных нимф и резвых фей
Тащило Майский Куст (я был не прочь
По мере сил прелестницам помочь).
Ах, милый Пьер, препон к веселью нет,
Пока не доживешь до наших лет!


                     П ь е р

Я не скучаю, ибо духом здрав…
Жалею вас, любители забав!
Бездельники! Не знаете стыда:
Овечьи разбредаются стада,
Покуда пастухи, шутам сродни,
Впустую тратят золотые дни.
Коль пастырю овца не дорога,
Не Богу он, а дьяволу слуга!
Чужих блюдут овец, понятно враз:
Ведь со своих бы не спускали глаз…
Но, впрочем, что с поденщика возьмешь,
Когда за труд положен жалкий грош,
Да и владельцу стада все равно:
Паси как знаешь – было бы руно!
Я мыслю, что когда на Вышний Суд
Поденщика с владельцем призовут
И строго спросит с них Великий Пан *,
Ответ плачевный будет ими дан.


                 П а л и н о д

Ты враг веселью, и глаголет злоба
В тебе; а я скажу: безвинны оба.
Терпел я скуку, вытерплю и впредь –
А жалости твоей нельзя стерпеть!
Но впрочем, если хочется – жалей,
Унылый и угрюмый дуралей: 
Жалеют люди смирных бедолаг –
И, значит, я тебе не лютый враг…
Коль скоро Бог сельчанину дает
Досуг, желанный отдых от забот, 
Постыдно ль пастухам вкушать плоды
Трудов, забыв на время про труды? 
Мы ведаем, что смертен род людской, 
Что всяк уснет под гробовой доской.
И в смертный миг подводится итог:
Скупой теряет всё, что приберег.
Достаток лишь затем и шлет нам Бог,
Чтоб ты свое добро истратить смог.


                     П ь е р

Гляжу, мирская жизнь тебе мила…
Ох, смолокура пачкает смола!
Да, пастырям, радетелям за веру,
Нельзя мирскому следовать примеру.
Мирянин обречен копить добро –
Он золото гребет и серебро;
В миру стремится каждый богатей
Сбирать наследство для своих детей.
Но пастырь, чуждый алчности слепой,
Грядет иной, достойнейшей тропой.
И моему дитяти – неужель
Потребен мной завещанный кошель?
Кто верен Божьим заповедям, тот
Свой собственный достаток обретет;
А вот безбожный и распутный мот,
Которому разумный чужд расчет,
Предел положит разом и конец
Наследству, что всю жизнь копил отец:
К азартным играм, девкам и вину
Вкус обретя, любой идет ко дну!
Коль завещал свое богатство сыну,
Того гляди, толкнешь его в трясину.
Отец такой – сородич обезьян,
У коих есть ужаснейший изъян:
Детенышей макаки любят так
(Претошнотворных маленьких макак!),
Что тискают в объятиях, пока
Не душат насмерть гнусного зверька.
Сколь часто мы добро творить хотим –
А злой итог неотвратим.
     О, было время (и вернется впредь:
По кругу наша жизнь идет, заметь),
Когда любой пастух из года в год
Имел один-единственный доход –
Овец пасомых доброхотный дар.
Так жили все блюстители отар.
Стяжательству был прежде пастырь чужд –
Посколь был чужд земных забот и нужд:
Все пастухи довольствовались малым.
Сам Пан Великий в этом помогал им –
Оберегал ягнят и маток,
А пастырям давал достаток:
Избыток масла, меда, молока 
Ниспосылала щедрая рука –
Так и текли спокойные века…
И вот, небрежны стали пастухи,
И понемногу впали во грехи,
В которые негоже было впасть: 
Одни кичливо зарились на власть,
Зане толкал их своевольный нрав
Стать наравне с владыками держав;
Другие, пресмиренные дотоле,
Стремились жить и в роскоши, и в холе.
И оборотни-волки иногда
Брались блюсти злосчастные стада, –
Уж тут и овцам приходил конец,
И людям, что дотоль пасли овец…
Да, причиненный древле страшный вред –
Первоисточник всех пастушьих бед.


                 П а л и н о д

От трех земля трясется, четырех
Носить не может **! Лишь и молвишь «ох»…
Коль женщине познать пришлось любовь,
То мучит вожделенье вновь и вновь;
Коль буйствуешь, от гнева побелев,
То самого же и сжигает гнев;
А коль тебя грызет лютейший глад,
То умереть, пожалуй, будешь рад…
Но горшая из мук наверняка –
Внимать речам шута и дурака! 
Лишь Атласу, что держит свод небес,
Такого бремени по силам вес…
Тебе, мой друг, мерещатся химеры,
Ты на песке возвел твердыню веры.
О, не ищи пороков и личин
У пастырей – нет к этому причин.
Что? Надобно любых лишиться благ?
Иль быть обязан пастырь нищ и наг?
Нет, мы невзгод себе отнюдь не ищем.
По доброй воле я не буду нищим.
     Невзгоды и незваными придут:
Не ждешь их – а невзгоды тут как тут.
Коль нынче безмятежны времена,
Вкушаем благоденствие сполна.
А ежели опять засвищет меч,
За веру мы костьми готовы лечь!
Прервать пристало, право, наш раздор:
Врагам любезен гвалт пастушьих ссор.
Ты, милый, обвинять горазд и скор,
Иль затевать пустой, но ярый спор, –
А я скажу тебе с неменьшим жаром:
Давай конец положим нашим сварам!


                     П ь е р

Ты, пастырь, сбился с правого пути,
И мира нам с тобой не обрести.
Мне истинная вера дорога!
В тебе не друга вижу, но врага.
Не могут примириться тьма и свет,
И между львом и агнцем дружбы нет…
Ты, словно Лис, плетешь за ложью ложь –
Но я не Козлик, россказней не множь.


                 П а л и н о д

Прошу, поведай мне сию побаску, –
А стадо поручи пока подпаску.


                     П ь е р

Козленок некий не блистал умом –
Нет, вовсе был умишком хром.
Коза однажды, в летний зной,
Ушла – бродить пустилась по лесной
Чащобе, листья сочные щипать.
Коза, весьма заботливая мать,
Добра, предусмотрительна, мудра,
Сочла, что сына остеречь пора.
А сей Козленок неразумный был
He очень мал, но очень-очень мил:
Проказлив, прыток, свежих полон сил.
Точеные уже окрепли ножки, 
И понемножку отрастали рожки,
И, пусть коротковата и худа,
Но все же намечалась борода!
     «– О сын мой! – грустно молвила Коза,
И по ее щеке стекла слеза:
– Пускай Господь, Всевышний друг сирот,
Тебе, мой милый, радость ниспошлет.
Родитель твой… – И дрогнул нежный глас,
И снова слезы брызнули из глаз:
– Родитель твой, когда б он жил поныне,
Отраду бы обрел в подобном сыне,
Возликовал бы!.. Если бы, да бы…
Увы, его сгубил удар судьбы;
Безвременно погиб он – и проклятым
Достался на съеденье супостатам.
Я, старая скорбящая вдова,
Единственной надеждою жива:
Ты станешь стада нашего главой –
Бесстрашным, как отец покойный твой:
Всегда поднять готовым на рога
Соперника иль хищного врага».
     Коза глядела все нежней,
Козе казалось, будто перед ней
Стоит вожак – суров, отважен, крепок:
С погибшего отца вернейший слепок!
Дыханье сперло; жгучая печаль
Козу язвила в сердце, словно сталь…
И все же мать нашла немало слов,
Способных вразумить любых козлов:
     «Дружок, – она рекла, – ты знаешь сам:
Я жизнь охотно за тебя отдам…
Увы, мой милый: множество зверей
Тебя пожрать хотят – и поскорей.
Но всех опасней Лис: хитер, смышлен,
Обманом подлым жертву губит он.
Так помни мой спасительный наказ:
Не верь ему, пролазе из пролаз!
Я в лес должна отправиться теперь,
А ты запри покрепче нашу дверь –
И ни за что ее не отворяй,
Коль постучится рыжий негодяй».
     Усердно мать остерегала сына: 
Убойся кознодея-лисовина!
И слушаться Козленок дал зарок…
И вышла мать, запнувшись о порог 
(А всякому давно известно: это –
Недобрая, зловещая примета).
И дверь замкнул Козленок на запор,
Чтоб не вломился жадный рыжий вор.
И тот же час, откуда ни возьмись,
У двери объявился гнусный Лис.
Безвредным коробейником одет,
Он предвкушал роскошнейший обед.
А в коробе – стекляшки, безделушки,
Бубенчики, свистульки да игрушки.
Лис прятал уши под большую шляпу
И заднюю закутал тряпкой лапу:
И солнце припекало живоглота,
И мучила простудная ломота.
Он сбросил короб тяжкий с плеч долой,
И наземь лег, и застенал: «Ой, ой!..
Умру! До завтра дотяну едва ль!..
Ужели вам несчастного не жаль?»
     И к двери глупый Козлик прянул вскачь:
Откуда стоны? Что за горький плач?
Коль дверь исправно замкнута, ужель
Опасно глянуть в крохотную щель?..
А супостат вострил злодейский слух
И лисьим нюхом чуял козий дух.
     Он рек: «Я хворый старец – но вразнос
Торгую…Ох, спаси тебя Христос,
Пускай тебя минуют, юный друг,
И дряхлый век, и старческий недуг!»
И тут же, внемля, как скулит бедняк,
Разжалобился Козлик и размяк,
И сдуру задал пагубный вопрос:
«Да кто же ты?» – «Я в бедности возрос,
И дожил в ней же до седых волос, –
Изрек хитрец. – И столь приемлю мук, 
Что не сегодня-завтра мне каюк.
Аз есмь баран убогий, чье руно
Обветрено, и солнцем сожжено,
И порыжело… Мы с тобой родня,
Добрейший Козлик! Пожалей меня.
Молю: не отвергай, не презирай,
Впусти страдальца в дом – и внидешь в рай!
Дозволь передохнуть немного: ведь
Я так устал, что впору помереть!».
     Из короба стекляшку он достал,
Блиставшую, как крохотный кристалл;
И, потеряв умишко скудный враз,
Решил Козленок, что сие – алмаз!
Он тут же дверь открыл для палача,
И тот ввалился, лапу волоча –
Но, даже видя, сколь Козленок прост,
Поджал и спрятал свой пушистый хвост.
     И, дверь замкнув надежно изнутри,
Велел Козленку глупому: «Смотри!»
И ворох безделушек на полу
Нагромоздил в палаческом пылу.
И в коробе плетеном, наконец,
Остался только медный бубенец –
На дне катался он, блестящ и звонок, –
И глупый соблазнился им Козленок,
И прыгнул в короб – эдакая прыть! 
И бедолагу в коробе закрыть
Поторопился хитроумный тать,
И отпер дверь, и кинулся бежать,
Козленка на съеденье унося
В лесную чащу… Вот и сказка вся.
А мать-Козу взяла внезапно жуть;
Коза домой кратчайший правит путь:
Козленок там один – один, как перст!
Насилу добежала… Вход отверст…
На половицах – дребедень и дрянь…
Увы, Козленка нет, куда ни глянь!..
И вывод прост: не внемли мерзкой лжи,
И ухо всякий час востро держи;
И, ежели погибнуть не готов,
Не отвечай на лицемерный зов.


                 П а л и н о д

Побаска, Пьер, занятною была –
Да мимо цели свистнула стрела…
Жаль, здешний поп ***, добрейший Иоанн,
За словом вечно лезущий в карман,
Тебя не слышал! Повторил бы он
Исправно все, поднявшись на амвон,
И заключил: молитесь горячей,
А каверзных не слушайте речей! 


                     П ь е р

О лисах я поведал бы немало,
Да время для рассказов миновало.
Пора домой: померкли небеса
И выпала вечерняя роса.


Девиз Палинода:

[Pas men apiotos apistei]

Девиз Пьера:

[Tis d’ara piotis apisto]

© Перевод Сергея Александровского (2015)
Сергей Александровский - русский поэт и переводчик.

1. Amoretti 61. The glorious image of the Makers beautie
2. Amoretti 14. Retourne agayne, my forces late dismayd
3. Amoretti 24. When I behold that beauties wonderment
4. Amoretti 36. Tell me, when shall these wearie woes have end
5. Amoretti 52. So oft as homeward I from her depart

Распечатать (Print)

Количество обращений к стихотворению: 2670

Последние стихотворения

To English version